Общество
Ямальская командировка «равноненца» Григория Вербова
Северовед, лингвист, правозащитник, театрал. Всё это о Григории Вербове, учёном секретаре ямальского комитета по разработке ненецкого алфавита. В конце 1930-х годов судьба подарила ему жизнеспасительную командировку в Арктику. Пока ленинградских коллег Вербова таскали на допросы и судили по надуманным обвинениям, сам он на время оказался вне поля зрения репрессивных органов и бесстрашно конфликтовал с разного рода «руководителями», защищая права малограмотных тундровиков.
Время для чтения ~ 24 минуты
Здесь, на Ямале, он во многом был пионером, первопроходцем: участвовал в первой радиопередаче на ненецком языке, редактировал первые пьесы ненецкого драматурга Ивана Ного, фотографировал первый в жизни ямальских тундровиков духовой оркестр под руководством одессита Бориса Манна. Кстати, с тем выступлением связана комичная история. Едва заслышав звуки труб, оленеводы в ужасе бежали с концерта, решив, что так завывать могут только злые духи…
Обладая завидной энергией и работоспособностью, за двенадцать предвоенных лет Григорий Давыдович объехал все территории расселения ненцев, собрал уникальные данные и оставил заметный след в истории нашего края.
Ямальская эпопея Вербова началась в конце 1935 года. Выехав 23 декабря из Ленинграда, он проследовал на поезде через Москву и уже через три дня был в Тюмени.
«Из Тюмени выехать оказалось не так просто. Из-за полного отсутствия снега (несмотря на значительные холода) самолёты почти не в состоянии стартовать. Во всяком случае, брать пассажиров отказались наотрез», — отметил учёный в своём дневнике (АМАЭ. ф.2. оп.1. д. 68. л.1.).
Пришлось ему добираться до Тобольска на попутном грузовике, сидя в кузове на пронизывающем ветре при 37-градусном морозе. Десять часов на ухабистой дороге в страшную стужу — даже хороший тулуп не спасал!
В Арктику — на воздушном лимузине
В Тобольске Вербов встретил Новый год и дождался, наконец, оказии — на местный аэродром сел новенький самолёт полярной авиации ЛП-5 СССР Н-106 под командованием лётчика Кабакова. Самолёт был современный — ЛП расшифровывалось как «лимузин пассажирский». ПР-5 являлся пассажирской модификацией одномоторного поликарповского разведчика Р-5.
Из Тобольска Вербов с шестьюдесятью килограммами багажа вылетел 9 января 1936 года и через два дня, наконец, добрался до центра Ямало-Ненецкого национального округа. Таким образом, дорога заняла у него ровно три недели (АМАЭ. ф.2.оп.1.д.167. л.58.).
Два года, проведённых на Ямале, были наполнены яркими и разнообразными событиями. Должность его звучала так — учёный секретарь Ямальского окружного комитета по разработке нового алфавита для ненцев. Окружные власти ждали ленинградского гостя, известного североведа, кандидата наук.
В своём дневнике Григорий Давыдович кратко описал Сале-Хард. В ту пору он ещё был поселком, но Вербов, будто предчувствуя скорую смену статуса окружной столицы, написал: «Город порядочный, расположен на мысу, немного отступая от Оби, на правом берегу Полуя. Авиапорт расположен от города километрах в пяти...»( АМАЭ. ф. 2.оп.1. д.68. л.4.).
Учёный поселился в небольшой избушке недалеко от национального педучилища. Там было «жутковато и весьма прохладно по ночам, но жить можно». Стужа стояла страшная, морозы доходили до — 52 градусов.
Научные изыскания Вербова прервала война. В июле 1941-го он добровольцем ушёл в ленинградское народное ополчение. Учёный умер от ран 6 июня 1942 года. Похоронили его в братской могиле на станции Понтонная Ленинградской области.
Уроки ненецкого
Для начала Вербов составил годовой план, ознакомился с работой учебных заведений, начал вести кружок ненецкого языка в окрисполкоме, записывал сказки. Одним из его информантов был студент Николай Няруй, уроженец Надыма. Своего помощника учёный описал так: «Хороший диктор. Никаких языков, кроме ненецкого, не знает». Тогда же он приступил к работе с Иваном Фёдоровичем Ного. «Так как Иван Фёдорович не уверен в своих познаниях в области русского языка, то писал всё по-ненецки и причём с помощью транскрипции, им самим выдуманной»( АМАЭ. ф. 2.оп.1. д.68. л.6.), — указывал наш герой. Совместно они начали готовить к постановке пьесу «Шаман». Одновременно готовились первые радиопередачи на ненецком языке — 31 января 1936 года Вербов и Ного впервые выступили у микрофона. Но и это ещё не всё. С февраля в окружной газете «Красный Севере» начали публиковаться уроки ненецкого языка…
25 марта 1936 года Григорий Давыдович отправился в большую экспедицию по Северному Ямалу. Первая остановка — культбаза Яр-Сале. Здесь он проверил работу школы, вёл уроки и беседы с детьми кочевников. В архиве Вербова сохранились рисунки школьников: второклассник Василий Салиндер изобразил чум, оленей, ненца с тынзеем и красный самолет; второклассник Марико Худи — жилые дома с трубами и красными флагами, а рядом привычный чум; четвероклассник Мэйро Ямкин — чумы на берегу, на озере лодки и лебеди, а вдали пароход (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.155.).
Посёлок Яр-Сале Вербову понравился:
«Школьники производят отличное впечатление. Весёлые, жизнерадостные. В интернате всё сияет чистотой... Культбаза — целый посёлок: два жилых дома, больница, школа и интернат, дом ненца, мехмастерские, баня и электростанция»( АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.4.).
Аргиш уходит на север
8 апреля 1936 года Григорий Давыдович выехал в тундру. Погода стояла прекрасная — солнечно, тепло, тихо. Он записал в дневнике: «Весь день каслал без рукавиц и с непокрытой головой». В эти ясные весенние дни он много фотографировал и записывал. Но как часто бывает на севере, погода вскоре кардинально изменилась, о чём свидетельствует дневниковая запись от 16 апреля:
«Чум весь дрожал, хотя мы его укрепили несколькими нартами. Печки нет. Костёр разводим только чтобы согреть чай. Мясо и рыбу едим сырьём в мороженом виде» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.25.).
В последующие дни погода стала ещё хуже, мороз опустился до минус сорока. Вербов записывал в насквозь промёрзшем чуме:
«Буран трясёт чум, пальцы немеют и писать очень трудно. Ночью моя палатка покрылась внутри льдом, шерстяное одеяло превратилось в весьма прохладный компресс. Веду наблюдения за живой речью. Привыкаю. Скоро, когда привыкнет достаточно слух — начну записи» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.32.).
Шесты тряслись от штормового ветра, а ненцы тихонько вели узорчатый сказ про сихиртя. Питались достаточно скудно. «Наш ежедневный рацион: утром чай, немного чёрного хлеба, сахар и рыбий жир или смесь тюленьего с оленьим; днём то же с прибавлением сырого мяса, вечером чай и похлёбка из костей с подбелкой из муки. Соль почти кончилась» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.6.), — фиксировал учёный реалии своей тяжёлой кочевой жизни. Огонь в чуме зажигали три раза в день для приготовления чая и похлёбки — каждая щепка была на счету! Но аргиши уходили всё дальше на север.
Тундра в белом тумане, как в пламени белом:
Стрелы стужи слегка затупила пурга.
Шагом предков, оленьим размашистым бегом
до меня перемерены эти снега.
Но опять, как со дна позабытого века,
Из клокочущей тьмы выползает аргиш,
и рога, точно ветки, сгибаясь от ветра,
проплывают сквозь белое пламя пурги. (Стихи В. Ледкова)
Как вспоминал партийный работник Михаил Митрофанович Броднев, работавший с учёным на Ямале:
«Из русских товарищей, оказавшихся в тундре на продолжительное время, многие внешне опускались, обрастали волосами наподобие первобытных людей, неделями не умывались, меховая одежда сидела на них карикатурно, кочевники давали им меткие позорные прозвища. Вербов при длительных перекочёвках всегда был чистым и опрятным, даже его клинообразная бородка выглядела так, как будто он недавно был в парикмахерской. Малицу и кисы он носил так же, как франтоватые ненцы, не хуже заправского ненца управлялся с оленьей упряжкой, и его в тундре уважительно называли «hобтикы хасава» — «все равноненец» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.149.).
На сохранившихся фотографиях Григорий Давыдович выглядел в полном тундровом обмундировании действительно молодцевато и подтянуто. Зоркий его взгляд подмечал многое. Например, он заметил разницу в том, как забивают оленей ненцы на Ямале и в Большеземельской тундре:
«Оленей ножом никогда не убивают. Душат, ударив обухом. Костиков в этом отношении вполне прав. Видимо, в европейских тундрах пользование ножом — результат постороннего влияния» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.37.).
Как стать лучше китайского императора
1 мая 1936 года аргиш Вербова добрался до станции Главного управления Северного морского пути (ГУСМП) Тамбей. Здесь учёный выступил перед ненцами с праздничной речью, наблюдал за азартными первомайскими соревнованиями: оленьи гонки, стрельба по целям и перетягивание палки. На фактории Григорий Давыдович пробыл несколько месяцев. Он собирал материалы о родовом составе ненцев, проводил антропометрические обмеры, вёл занятия кружка по ненецкому языку, исследовал родовые святилища, работал со стариком-шаманом и записал более полусотни ненецких загадок. С продуктами на фактории было очень плохо. 10 мая 1936 года он информировал Ямало-Ненецкий окрисполком:
«Мануфактуры уже с марта-апреля, то есть за четыре-пять месяцев до нового завоза, на фактории нет, железных печек нет. Совершенно вопиющим является отсутствие хлеба в Се-Яге и Тамбее, где отпуск его ненцам почти прекратился, а спрос совершенно неограниченный, а точнее — безграничный…. Сушка здесь очень важный товар, которого давно нет, масла тоже, чай почти кончился, сахар совсем вышел, нет пользующегося колоссальным спросом цветного тонкого и грубого (для гусей) сукна».
В этот период значительную роль в освоении Севера играло Главное управление Северного морского пути, или как его тогда называли «Полярный наркомат». Во главе его стоял знаменитый полярник и академик Отто Юльевич Шмидт. На первом этапе функционирования структура ГУСМП состояла из нескольких региональных трестов (позже переименованных в территориальные управления) — Омского, Архангельского, Якутского, Дальневосточного и других, которые занимались организацией всех отраслей хозяйственной деятельности в своих регионах. Многие из уполномоченных не были готовы к столь сложной работе. Вербов сообщал 10 мая 1936 года о деятельности одного из уполномоченных ГУСМП в Тамбее:
«Разбирается он в местной обстановке не лучше китайского императора».( АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.37.)
«Было ясно. Вызвездило…»
Переходы в суровых условиях тяжело давались Григорию Давыдовичу. 1 июня 1936 года он записал: «Сегодня у меня сильный припадок ревматизма. Сильно болит колено левой ноги. Разогнуть ногу, как следует, не могу. Весь день хромаю» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.69. л.37.). Позднее, в апреле 1937 года, ему в Сале-Харде диагностировали хронический суставной ревматизм. Нога будет болеть у него долго, почти до самой гибели на фронте.
Лишь 9 июля наступило настоящее лето — между страниц вербовского дневника снова появляются тундровые васильки. В июле Григорий Давыдович подписался на месячный оклад (600 рублей) на заём четвёртого года Второй пятилетки. Возвращение в Сале-Хард заняло почти полтора месяца — на лодках, мотоботах, пароходах и лихтерах. 8 октября 1936 года он отметил в дневнике: «После более чем полугодового отсутствия снова очутился на улицах северной столицы».
Итоги этой экспедиции он отразил в письме финскому учёному Тойво Лехтисало от 26 февраля 1937 года:
«Вот уже второй год, как я работаю в Ямальском округе. Недавно я посетил северную часть Ямальского полуострова и Гыдаямский залив. Собрал довольно интересный материал по морфологии, фольклору и родовому составу ненцев» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.169. л.36.).
В декабре 1936 года Вербов отправился в новую поездку — в село Катравож, расположенное в 34 километрах от Салехарда. Задача простая — закупить ненецкую и хантыйскую одежду и утварь для театральных постановок, а также ознакомиться с работой школы. В этот раз в дорогу он отправился комфортабельно — в санях-розвальнях, запряжённых лошадью. «Школа — новое, хорошо проконопаченное одноэтажное здание. Выстроено в этом году взамен сгоревшего в 1935 году. В интернате 35 ребят. Учащихся больше, так как есть приходящие. Живут тесновато» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.70. л.6.), — сообщал он свои наблюдения.
Вербов активно посещал уроки, много фотографировал, закупил нарты, чумовые шесты, малицы, кисы, пояса и ножи. Возвращение из поездки он описал поэтично:
«Было ясно. Вызвездило. Дорога шла среди зарослей ивняка с гривы на гриву и иногда казалось, что лошадь наша бежит рысцой прямо в звёздный океан, где сиял млечный путь и часто блёстками проносились к линии закрытого кустами горизонта падающие звёзды» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.70. л.9.).
17 декабря 1936 года он вернулся в Сале-Хард.
Услышав оркестр, ненцы бежали в тундру
В начале 1937 года Вербов и Ного активно готовили постановку пьесы «Шаман». Сюжет её незамысловат. В первом акте слепой шаман обманывает ненца, во втором акте ненец приходит к заместителю председателя окрисполкома с жалобой, в третьем следует разоблачение «служителя культа». В пьесе проводится важная мысль:
«Сталина знают везде: рабочие и бедняки всех стран стремятся идти по пути, указанному им. Все мы должны жить так, как он учит» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.70. л.6.).
23 марта 1937 года Ямало-Ненецкий окрисполком наградил автора И.Ф. Ного премией в пятьсот рублей, редактор Г.Д. Вербов получил триста (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.166. л.24.). Пьеса «Шаман» позднее с успехом прошла на театральных подмостках Сале-Харда, Нарьян-Мара и Архангельска.
Вторая пьеса Ного «Ваули Ненянг», которую редактировал Вербов, рассказывала о «ненецком Пугачёве», дерзнувшем бунтовать в первой половине XIX века. Бывший одесский беспризорник Борис Григорьевич Манн (1910-1988 гг.) был автором музыки к спектаклю «Ваули Ненянг» — драматической сцены в трёх действиях и пяти картинах, который был поставлен в салехардском Доме ненца. В его долгосрочной командировке значилось: «ЦК ВЛКСМ направляет Вас на работу в Арктику». Так называли тогда далёкий северный Ямал. Духовой оркестр Манна давал концерты в трёх отделениях. Исполнялись песни советских композиторов, некоторые из них в обработке Манна, затем его сольное исполнение на кларнете произведений Моцарта, Вагнера, Брамса, Шуберта.
Запоминающимся было и первое выступление перед тундровиками. Ненцы убежали в тундру, испугавшись оркестра, а собаки надрывались от воя, и долго пришлось убеждать поселян, что это музыка, а не святой дух. Вечером, когда собрались все жители, Борис Григорьевич убедил их, что играть могут и они, и в качестве доказательства выставили ненца-музыканта Алексея Ямзина, который на ненецком языке им всё объяснил. А когда, через несколько дней, настало время уезжать, оркестрантов не хотели даже отпускать (Турчинский Б. В каждом звуке — целая эпоха. https://www.partita.ru/). Духовой оркестр Манна попал в вербовский фотообъектив. А вот пьесу «Ваули Ненянг» вскоре запретили, обвинив автора в национализме…
Друг и защитник тундровиков
Михаил Броднев в своих воспоминаниях указывал, что Вербов выступал в роли защитника ненцев. Например, он доказал властным структурам, что калым у ненцев носит вынужденный характер, защитив их от уголовной ответственности. «Трудность подбора людей осложнялась тем, что после челюскинской эпопеи многие думали, что следует только попасть на Севера — будут знаменитыми героями», — вспоминал Броднев. На Севера в те годы за длинным рублём и льготами хлынул поток людей, часть из которых составляли карьеристы, хапуги и наглецы, перед ними наивные ненцы были беззащитны.
Броднев вспоминал о нашем герое:
«Он проявлял интерес ко всей жизни населения, реагировал на все недостатки в работе факторий, советов и сам добивался их устранения или обращался в партийный и советские органы... Приходились наблюдать и такие случаи: по Салехарду идёт Вербов с группой ненцев. «Что случилось, Григорий Давыдович?» — «Да вот встретил Яптиков, обманули их, зав. факторией забрал оленей и не платит деньги, веду их в окрисполком» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.149. л.6-7.).
Ненцы часто приходили в окрисполком и спрашивали «бородатого русского», который внимательно выслушивал их и вёл к товарищам, те быстро решали их вопросы. «Паднана луца» — «знающий русский» — так уважительно называли Григория Давыдовича тундровики.
Книга, сблизившая народы
Но важнейшим делом для Вербова стало составление краткого русско-ненецкого и ненецко-русского словаря. Помощь в подготовке ему оказали И. Ного, Н. Собрин, Н. Няч, Н. Салиндер, а также научный сотрудник зональной станции Перелешин и директор Ветбакинститута Ревнивых. В предисловии к словарю Вербов написал:
«Советские работники, учителя, ликвидаторы неграмотности, врачи и так далее изучают ненецкий язык, без знания которого не может быть успешной работы в тундре, в гуще ненецкого населения… Потребность в словаре чрезвычайно велика».
Словари, изданные ранее, были написаны на основе латинской графики, а словарь, подготовленный Вербовым, написан уже при помощи нового ненецкого алфавита, на основе русской письменности, что значительно облегчало процесс изучения ненецкого языка и делало его доступным более широкому кругу читателей. 8 августа 1937 года Григорий Давыдович писал родителям:
«Дела мои идут весьма интенсивно, с лихорадочными темпами. После очень напряжённой работы закончил, наконец, в рукописи практический словарь и на днях сдал его в набор. При наших полиграфических темпах раньше 25 августа не закончу корректур» (АМАЭ. ф.2.оп.1. д.169. л.40.).
Одновременно Вербов готовил рукопись новой пьесы, проводил переподготовку учителей на новый алфавит. Словарь вышел в карманном, очень удобном формате тиражом 4080 экземпляров. Как вспоминал Михаил Броднев, этот словарь «носили в кармане партийные, советские, медицинские работники, зоотехники, ветврачи и все, кто по характеру работы был связан с местным населением. В то время из ненцев только единицы знали русский язык, словарь помогал объясняться с местными жителями и изучать их язык. Огромное значение имел он и для учителей национальных школ».
Командировка спасла от репрессий
Между тем, с Большой земли шли плохие вести — аресты, аресты, аресты… Ещё в 1936 году репрессировали известных этнографов Николая Маторина и Нину Гаген-Торн. А в мае 1937 года массово «брали» сотрудников Института народов Севера и учёных, связанных с ним по работе: Яна Кошкина, Наталию Прыткову, Ивана Сукоркина, Веру Цинциус, Александра Форштейна, Юрия (Ерухима) Крейновича и редактора «Детиздата» Кирилла Шаврова. Осенью 1937 года исключили за связь с врагами народа из партии Антона Пырерку. В жестокий переплёт попал учёный-северовед, исследователь языков и создатель письменности самодийских народов Георгий Прокофьев. В декабре 1937 года его обвинили в проведении «буржуазно-националистических установок в языковом строительстве на Крайнем Севере». В связи с этим выдающегося учёного уволили из Института народов Севера и Института языка и мышления, сняли с должности заведующего сектором северных языков, выгнали с кафедры этнографии ЛГУ. Наверное, Вербову сильно повезло, что в самые опасные времена он находился на далёкой периферии, на Крайнем Севере…
В январе 1938 года двухлетняя ямальская командировка Вербова завершилась. Он покидал уже почти ставший городом Сале-Хард с чувством выполненного долга — здесь оставались подготовленные им учителя и студенты, здесь впервые была поставлена пьеса ненецкого драматурга, здесь был выпущен один из первых русско-ненецких словарей. За два года Григорий Давыдович собрал обширные материалы по родовому составу ненцев, их фольклору, религии и быту. Впереди его ждала новая большая работа.
Текст: Юрий Канев
Журнал «Северяне», № 2, 2023 г.
